Под столетними сугробами библейских анекдотов Похотливых православных и прожорливых католиков
Покинутых окопов и горящих муравейников.
Вечная весна в одиночной камере.
Под затопленными толпами, домами, площадями
Многолюдными пустынями, зловонными церквями
Раскалёнными х.ями и голодными влагалищами.
Вечная весна в одиночной камере.
Сквозь зеркальные убежища, словарные запасы,
Богохульные мыслишки и не пропитые денюжки
Обильно унавоженные кладбища и огороды.
Вечная весна в одиночной камере.
Воробьиная, кромешная, пронзительная,
Хищная, отчаянная стая голосит во мне.
Воробьиная, кромешная, пронзительная,
Хищная, отчаянная стая голосит во мне.
Вечная весна в одиночной камере.
Сотни лет сугробов, лазаретов, питекантропов,
Стихов, медикаментов, хлеба, зрелищ обязательных,
Лечебных подземельных процедур для всех кривых-горбатых
Вечная весна в одиночной камере.
Воробьиная, истошная, оскаленная,
Хриплая, неистовая стая голосит во мне.
Воробьиная, истошная, оскаленная,
Хриплая, неистовая стая голосит во мне. Проснуться, протрястись, похмелиться и нажраться
А на утро проблеваться, похмелиться и нажраться
Х..й на все на это
И в небо по трубе
Х..й на все на это
И в небо по трубе
Головы брюхатые идеями, гробами
Вселенные забитые кретинами, рабами
Х..й на все на это
И в небо по трубе
Привычка стариться, призвание дышать
Наука ненавидеть, гениальность выживать
Х..й на все на это
И в небо по трубе
Лопнула пружина, пи..данулся механизм.
Где же моя хата, незалэжный коммунизм ?!
Х..й на все на это
И в небо по трубе
Мыши в накопителе, окурки в табакерке
В планетарном вытрезвителе — последние берсерки
Х..й на все на это
И в небо по трубе
Звереет сердце, каменеет кулак
В моей душе чёрным пламенем пылает черный флаг
А значит —
Х..й на все на это